Речь при погребении протоиерея Иоанна Георгиевича Виноградова

Милостивые Государи и Государыни!

При виде гроба человека, которого столь недавно мы, служащие и учащиеся в семинарии, видели живого и деятельного, которого перед нашими глазами злая болезнь снедала все более и более и довела до могилы, я не чувствую себя в силах долго распространяться о жизни этого уважаемого отца Иоанна, но сознаю нравственною для себя обязанностью хотя в легких и неполных чертах почтить добрым словом память многоуважаемого сослуживца. Я позволю себе упомянуть о нем только с той стороны его деятельности, которая касаласб семинарии и хотя только указать на то значение, которое он имел для заведения, нго жизни, строя и учеников. Большая часть жизни успошего протекла не здесь, в тотьме, а в Вологде, но также на педагогическом поприще; в Тотьме он - с открытия семинарии, которой и посвятил все свои силы и верно служил до гробовой доски. Ведь жизнь труженика, умершего на своем посту, также должна быть нами почтена по принесенной им пользе на этом посту, как и жизнь человека, поставленного гораздо вышего его, если только оба они честно и свято исполнили свои обязанности и внесли свою лепту в дело развития отечества. Тружеников больше, чем выдающихся гениальных людей, и если не каждый может быть последним, то всякому из нас возможно быть первым, и честных работников будет больше, если мы будем относиться, как и должны, к их деятельности с заслуженным ими уважением.

У всякого здания есть столпы, на которых держится оно и которыми стоит твердо и устойчиво; у всякого человека также - это его убеждения и нравственные основы жизни; у государства - это законы и лица их проводящие в жизнь; - у учебного же заведения такими столпами, основами, нужными для существования и процветания, я считаю необходимым, - кроме разных инструкций, могущих так и остаться действительными только на бумаге, - признать тех людей, которые идеи, указанные в этих инструкциях и законах, проводят в жизнь и по ним действуют от сердца, от души, не потому только, что им так приказано, а потому, что они сочувствуют этому и иначе думать не могут. Таким-то одним из главных столпов для нашей семинарии я не могу не признать усопшего.

Роль законоучителя, как учителя Богопочитанию, представителя церкви и религиозной нравственности важна во всяком учебном заведении, но эта роль гораздо важнее и значительнее в такого рода заведениях, как учительские семинарии, где учатся не дети, а юноши, готовящиеся быть сами скоро учителями народа, и он, усопший протоиерей, это значение свое понимал и стоял на высоте своего звания и обязанностей. Он, первый законоучитель нашей семинарии, сумел поставить это звание на долженствующую для него высоту, сумел на ней и удержаться и приобрести, сколько я знаю, уважением и общества и города. Высшее начальство оценило его труды, как законоучителя и духовного наставника, но награда, давно им ожидаемая и вполне заслуженная, к сожалению, пришла слишком поздно, и никто из нас не видал уже на нем пожалованного ему ордена...

Как учитель, усопший протоиерей был таков, что я могу сказать только - молю Бога, чтобы его преемник был такой же. Ответы учеников на экзаменах были вполне удовлетворительны и разумны; курс же семинарии по Закону Божию почти равняется гимназическому, хотя обучаются в ней ученики 4 года, а не 8, как в гимназиях. Рассказ его всегда был ясен, связен, толков, применен к познаниям и развитию учеников. Он всегда почти первым являлся в семинарию и не пропускал никогда общей утренней молитвы, назначая учеников для чтения и руководя выбором молитв для пения. Уже больной, он вплоть до своего отъезда в Вологду для совета с докторами, неукоснительно совершал Богослужение в Георгиевской церкви, хотя мы, все молящиеся, замечали, как его голос постепенно слабел и слабел... Он мне говаривал, что служит через силу - и этому нельзя было не верить, особенно принимая во внимание сырость церкви. Но воля его была тверда, и она пересиливала упадающие его силы.

Для него была сердечно дорога семинария, и все, что касается ее, он горячо принимал к сердцу; он никогда не был к ней индифферентен, что и ценили в нем все мы. Это-то, по моему мнению, и привлекало к нему сердца и учеников и всех служащих. Все, что не предпримется бывало в семинарии для пользы заведения и учеников, все это найдет в нем сочувствие; примется им сердечно и проведется в жизнь. Это был действительно человек, любивший свое дело и заведение, которому служил; человек бездетный, он семинаристов сделал своими детьми и на заведение смотрел как на свою семью. Он умер на службе, посещая уроки до последней крайности, и если закон признает, что смерть на службе существует, то он именно говорит о подобных людях. Он аккуратно посещал уроки до своего отпуска, и мы видели, как он таял с каждым днем; несмотря на то, что он и тогда почти вовсе не мог принимать пищи, худой, изможденный, еле двигаясь, он не пропустил ни одного урока в этот год и, первым входя в класс, - последним из него выходил. Возвратясь в Тотьму и не будучи уже в состоянии выходить на улицу, он, видя из своей квартиры идущих на уроки семинаристов, по словам его супруги, чуть не плача, говорил: "вот ученики уже идут на уроки, а я сижу дома; уж, должно быть, не увижу я их"... На самом деле, он сильно любил семинарию и был связан с нею не формально только, а и духовно: всякое ее горе - было его горем, ее радость - радостью его. Был я у него не задолго до смерти и живл вспоминаю, как он горячо к сердцу принимал все то, что я ему рассказывал из семинарской жизни.

Как же дорого такое сознательно честное и душевное отношение к ученикам и делу воспитания - об этом хорошо могут судить родители учеников, и жалко только, что оно встречается не всегда, а от этого страдают часто и ученики и родители их. В продолжение всей моей службы здесь я почти никогда не слыхал от него жалоб на кого-либо из учеников: - он старался исправить недостойных иными путями, - не формальными жалобами, а нравственным влиянием; при этом он стоял на строгой педагогической точке зрения: извиняя или снисходя к проступку, происходящему от легкомыслия или молодости, был строг, если замечал порочные наклонности.

И ученики чувствовали его любовь к ним и понимали это: в случае несчастия или какого-либо выдающегося в их жизни случая, они, будучи уже учителями, обращались к нему то за советом, то за помощью и ходатайством. И он, как бы принимая на себя завет своих предков по духовному званию, был всегда печальником за гонимых своих бывших учеников. Когда кого-нибудь из этих учеников постигала неприятность, когда от этих учеников, ставших учителями, требовали больше, чем мог дать молодой еще только что выступивший на самостоятельное поприще учительской деятельности человек, - я помню, как это горячо принимал он к сердцу; он душою горевал за этого бедняка, и от него, человека вообще сдержанного и смирного, слышалчя горячий протест против несправедливости и голос негодования на неосновательные нарекания. С таким за то уважением и любовью отзывался он о тех, кто мягко и снисходительно смотрел на неопытную еще молодежь и как радовался он хорошим о ней отзывам! Да, была ему близка семинария, и он близок ей.

Будучи истинным духовным наставником, он был и истинным сыном отечества и верным слугою престола: ни одно из выдающихся событий государственной жизни не оставалось без отзыва с его стороны: совершится ли победа русского оружия - мы и ученики слышали его радостное слово. Исполнится ли юбилей усопшему Императору - в кратких хотя, но верных чертах, он перед учениками живо воспроизведет минувшее царствование и укажет на его значение. Раздается ли крик негодования на злобные умыслы появившихся среди отечества врагов его социалистов, - этот же крик негодования слышится и в его прочувствованном слове и искрення молитва к Богу, чтобы Он избавил Россию от этого зла. Он честно и горячо отзывался на все, на что должен был отозваться честный и умный руководитель нравственных идей молодежи.

Спи же с миром в земле, добрый наставник и честный труженик, - имя твое долго не забудется нами; ты много в жизни своей сделал, развивая в душах молодежи зачатки добра, любви и религиозности; ты был для них по своей деятельности примером, как надо честно жить, а при смерти - как надо христиански умирать.

Обращаясь в заключение к его ученикам, я могу пожелать им, чтобы они, помня его пример доброго и усердного отношения к обязанностям, постарались подражать ему; подражали бы ему и в любви к своим ученикам, когда сами станут учителями, сердечно и от души, как и он, относясь к делу воспитания. Подражая в этом ему и таким образом памятуя доброе и честное имя своего учителя, положившего жизнь во время своего служения, они порадуют его душу и на том свете, и воздадут ему должную память, а на это я надеюсь. Надеюсь, ибо думаю, что доброе семя его пало на добрую почву. Если же так, то влияние его отразится не на сотне только его собственных учеников - семинаристах, а и на тысячах учеников этих его учеников. Что же может быть этого выше?! Значит, не напрасно он жил, не бременил он землю, а был добрым сеятелем добра на ней, за что от души мы можем пожелать ему теперь на веки "вечная память отцу Иоанну".

Директор Тотемской учительской семинарии Л. И. Исполатов

Источник

Вологодские губернские ведомости, 1880 г., №21. Неофициальная часть. С. 2.