Олонецкая отшельница Мария. Краткие сведения о ее жизни и подвигах.

Часть 1

Еще недавно, в двадцатых, тридцатых, даже сороковых годах девятнадцатого века, Русская земля была богата густыми борами и сплошными лесами, по которым редко раздавался стук топора, - этого беспощадного нынешнего истребителя уцелевших лесных питомников. В этих темных заповедных лесах, в таинственной, молчаливой глубине темно-зеленых чащ, обитали не одни хищные звери, скрывались не одни беглые с больших дорог, или кровожадные грабители, наводившие страх на проезжающих и окрестных жителей: в них повсюду ютились отшельники, ставили уединенные кущи, копали землянки, схороненные под глухими крышами, из брусьев и хвороста, смазанных глиной, - и совершали тайные подвиги, ведомые только Тому, Единому, Кому они посвящались, в сокровенной, добровольно закопанной жизни, ради спасения вечного своего и всего христианского мира, за который молились день и ночь, в безмятежной тишине глубочайшего безмолвия, вне всякого житейского попечения. По временам, случайно, к лесным жилищам пустынников прокладывалась тропа, - набредшими на след их, из отдаленных деревень и поселков, трудолюбивыми поселянами, проходившими по лесу в летнюю пору, за грибами и за ягодами, иногда - на охоту за дичью, и зимой - на порубку дров. Иные любобезмолвники тогда, по уходе мирских людей, тотчас уходили с своих мест, покидая свои, давно насиженные, жилища, и, убегая молвы и огласки, углублялись далее в лесные чащи и устраивали себе новые. Некоторые же, напротив того, оставались и найденными, и принимали приходящих с любовью, в простоте сердца, предлагая отдых и пищу из своих пустынных овощей и кое-как испеченного в каменках хлеба из сушеного тертого мха, отпуская с благословением и напутствием душеполезного слова; и те, возвращаясь в село, передавали в семьях своих простые, но внушительные наставления пустынных старчиков. Чудились миряне их многотрудному, суровому житию и, проникаясь страхом Божиим, раскаявались в нерадении о спасении души, погрязшей среди мирских попечений, во всяких грехах. Отшельники служили своим братиям-мирянам живой памятью Бога и вечности, располагая простые сердца к благоговейному приятию Слова Божия.

Все наши губернии, лежащие к северу - Костромская, Ярославская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая имели, внутри своих лесных пространств, множество подражателей древним преподобным. В общении с пустынножителями возбуждалась ревность к благочестию в насельниках окрестных местностей, и многие семьи руководились наставлениями старцев-отшельников. В таких богобоязненных семействах, родители воспитывали и детей своих в страхе Божием и охраняли юношей своих от общения с прочими деревенскими шалунами, не отпуская их на праздничные веселья и пирушки с разгульными песнями и плясками. Самые браки устраивались не иначе, как по благословению кого-либо из знакомых старчиков, особенно, если брачующиеся доводились им родственниками. Такие семьи, между другими односельчанами, ярко отличались особенностью домашнего порядка и мирного согласия, в строго воздержной, трудовой жизни, пользуясь общим уважением на столько, что к старикам их соседи обращались часто за советом в своих невзгодах и семейственных неурядицах. К рассказам проезжающих «наших пустынничков» прислушивались и молодые, и в неиспорченные умы и сердца иногда западало желание поревновать в подвигах таким «чудным людям», что живут в глухих лесах, как ангелы во плоти, в непрестанном славословии Бога. Многие из молодых, еще подростками, хаживали в леса, со своими отцами и дядями, на благословение к старчикам, и их тянуло к пустынному житью, к беспечальной жизни, среди глубоких дебрей, оглашаемых только соловьиными посвистами и сладким пением множества голосистых птичек, куда не заносились хмельные крики обезумевших буянов, или взвизги разгулявшихся допьяна бесстыжих баб и девок, столь противные слуху воспитанных в строгости воздержания. Их матери и сестры гнушались непутными сборищами среди деревенской улицы, или в зимнюю пору - по избам, на загульных посиделках, да их и старики, с детства, не пускали ни на какие игры и гульбища, - они привыкли сторониться всякого шума и шального веселья. В посты - Рождественский и Великий, некоторые живали у старцев-пустынников, учились у них чтению Псалтыря и жития святых. Возвратясь в села, напитанные духовными поучениями и священными повестями о чудесах и подвигах древних святых, они рассказывали про них своим сестрам-девушкам, также как и они, взрощенными вдали от мирских соблазнов, в тиши домашнего быта, и потому жадно слушавшим их «занятные» рассказы.

На летопись времен давно минувших, не переходячее предание о бывших, в тех или других краях нашего севера, древних подвижниках на Руси описывается в настоящем нашем повествовании; здесь предлагается устный рассказ одной старицы, еще живущей в Ладожском монастыре, которая сама разделяла пустынные труды и подвиги странствия отшельницы Марии, - лет двадцать пять, тридцать ому назад.

В новгородских пределах, в Старорусском уезде, по реке Ловати, есть сельцо Передино, - родина сделавшегося известным и в Петербурге, покойного старца Исаии (в схиме Игнатия), строителя Олонецкой Никифоровской Важеозерской обители, где почивают под спудом мощи преподобных Геннадия и Никифора, и семи других их святых сподвижников и последователей. Достоблаженный старец Исаия, вместе с братом своим Феодором (впоследствии строителем Анзерской пустыни), от юности отрекся от мира и начал свое монашеское поприще на Афоне. Наставленный тамошними отцами молитве Иисусовой и умному духовному деланию, Исаия снова вернулся на родину и поселился в пустыне своих старорусских лесов по реке Ловати. Брат его, Феодор, отлучась от него, обходили монастыри Олонецкие, ревнуя подвигу общежития иноческого. Третий брат, Василий Софронов, вел благочестивую, трудовую жизнь, в своей крестьянской среде, под наставлением старцев и особенно своего брата, Исаии. Старческие поучения благодетельно действовали не только на одного богобоязливого Василия, но и на других родственников пустынножителя.

На отдыхе от своих потовых трудов на ниве-кормилице, перединские селяне не редко вели между собой беседы, в праздничные досуги, не об одной наживе и корысти, о чем ведется беседа, обыкновенно, у людей загрубелых и темных в понятиях о Боге, но зачастую толковали о том, что западало им в память из поучений своих близких «пустынничков», которых посещали они по временам. Василий Софронов женился на крестьянской девушке деревни Головеньки, версты за три от своего села Передина, и был принят в семью ее родителей. В первые годы женитьбы у него не было детей, о чем он скорбел и прибегал к молитвам пустынных старцев, - да умолят Господа, благословить его чадом.

Наконец, родилось у него дитя - дочь, нареченная, по общему сговору семьи, Марией.

Потом, Бог благословил Василия Софронова и другими детьми: двумя сыночками и еще двумя девочками. Как они, так и старшая, Мария, росли, как растут все деревенские дети, неприметно, словно растущие в поле, вокруг их селений, дикие деревца. Ни тем, ни другим ничья рука не делает никакой прививки. Поднимаются они от земли, переходя из младенчества в отрочество, год за год, на свободе. Только та и разница между дикими растениями и крестьянскими детьми, что эти дети одарены живой душой, способной воспринимать те или другие впечатления из окружающей из среды и подчиняться тем или другим влияниям в их однообразной, несложной, трудовой жизни. Родители их трудятся, работают, и дети, подрастая, принимаются, глядя на них, за те же труды и работы, помаленьку разделяя их, сначала играючи, а потом и по-настоящему. Обыкновенно, дети, что видят у большого, то и перенимают. Ходят родители в церковь, молятся на иконы, вставая утром, и ложась, на сон грядущий, подают убогим и странным хлеб, - и дети делают то же, безотчетно усваивая себе все домашние обычаи. Так, до десятилетнего возраста, Мария не отличалась ничем от других детей, может быть потому, что никому не приходило в голову особенно наблюдать за ней. Молчалива, тиха и благонравна была девочка; но это не было в их семье диковинкой: вся семья была хорошая, невздорная, более прочих благочестивая. Мария, как большуха над младшими сестрами и братьями, рано сделалась помощницей матери по хозяйству, в огороде, даже в поле, тем более, что была рослой, здоровой девочкой, крепкого сложения. Уже в шесть-семь лет она нянчила малюток, мыла их в корыте, снаряжала; ходила и за домашним скотом, выгоняя в поле и загоняла во двор, месила пойло и стерегла дом и ребятишек в страдную пору. Замечали только соседи, что Машутка не бегала попусту по деревне, не играла на улице с другими девочками, не глазела на деревенские хороводы по праздникам, все держась дома, или за прялкой, или около своих малюток. Случалось, что мать сама пошлет ее погулять с девушками, послушать песней, - она не перечит матери, выйдет, накинув шубенку на голову - и постоит на задворке у себя, в межумке: поглядит на небо, засмотрится, как облака ходят высоко, или на звездочки в поднебесье и, вернувшись в избу, не знает, что отвечать на вопрос матери: какую песню поют? - «Не вслухалась, матушка. Мне было не-к-чему», - скажет. - Зайдет к ним какой странник, или богомолка издалека, - оставят ли их ее родители когда и заночевать; станут они, за хлебом-солью, рассказывать про монастыри, про тамошние долгие, хорошие службы, - девочка вся притихнет, не сводит с рассказчика глаз, и запоздно не тронется с места, пока мать не напомнит, что пора ей ложиться спать. - «Матушка, родненькая, дай еще маленько послухать: не хочется еще спать», - взмолится дочка. Еще напряженнее вслушивалась она в рассказы отца, или дядей, когда они, побывав в лесах у пустынничков своих, передавали в семье про их чудное житье-бытье в отшельничестве. Видали, что она тогда украдкой утирала рукавом или краем передника набегавшие слезы, и дивились на это, толковали между собой: «Бог ее ведает, что у девушки нашей на уме? Будто, она не схожа с другими ребятишками: на игры не охоча, песней не разучивает, - все, как бы про божественное что послушать. Уж не спросить ли про нее у наших батюшек: что за притча с нею такая?» - Побывал Василий у старцев, рассказал про свою Машутку. Старцы пояснили ему, что, надо быть, с Машуткой творит Бог Свое смотрение; не надо так оставлять; посоветовали научить ее грамоте. Переговорил Софронов с причетником села Передина, - взялся он выучить девочку Часослову и Псалтирю. Быстро пошло учение девочки; оказалась она быстропамятной и, нечего и говорить, какой прилежной и старательной. Всякую минуточку урвет от домашнего дела, - и тотчас за книжку. Скоро выучила наизусть все молитвы из Часословника, принялась заучивать и псалмы. Умилялись на нее родители и порешили утешить умницу-Машутку, сводить ее в лес, на благословение к старцам.

Старец Исаия тогда уже переселился с родины далеко в олонецкие пределы, собрал небольшую братию и был поставлен строителем Никифоровой пустыни, на Важеозере.

Пустынники отпустили с молитвой набожное, смышленое дитя и дали ей одну книгу «Четьи-Минеи», потом переменили на другую, - за зиму она перечитала все жития, засиживаясь за книгами до полуночи и читая их по вечерам вслух, в своей семье. Стала она уменьшать себе пищу, особенно по постам. Спросят ее: зачем не хлебает, не доедает своего ломтя? - «Под сердцем что-то тяжело, - ответит, - больше не могу, сыта». - По ночам, скрадется с постели, в потьмах, чуть слышно, шевелится пред иконами, кладет поклоны. Мать смекает, что молится ее большуха, - и не трогает, не окликает ее. - «Пущай святая, ребячья душа, за нас грешных, угождает Богу!» - Так и виду не покажет, что подмечает ее моленье, и никому про него не говорит. На работу ходить или в избе что делать, она никогда не отказывалась; стала пуще прежнего работать, как правая рука матери, во всяком деле, во весь день ей помогая. А уляжется вся семья, только станут все похрапывать, Мария сползет втихомолку и - к святым иконам.

Лет шестнадцати выросла она красивой девушкой, высокой, гибкой, словно молодая ветла; коса темно-русая, длинная, за пояс, брови темные, низко над большими темно-серыми глазами, глубокими, задумчивыми; все черты прямые, мужественные, лицо белое, без румянца, продолговатое от худобы. Можно бы такой пригожей, статной девушке и об окруте подумывать, да она и заводить речь не давала о красных сарафанах и парчовых душегрейках. Её как бы все темненькое, неказистое одевать, и если мать купит ей попестрее ситцу или цветной платочек, - тотчас перешьет и сестрам подарит. О замужье не поднимали при ней и разговору: словно и родителям было совестно смущать свою чистую голубку такими говореньями; будто непристойно заводить речи эти с такой тихоней, да молебницей. Смотрят на Машуху люди со стороны и переговаривают промеж себя:

- ЧуднАя у Василья Софронова большуха! Не замужница, видно, будет, а свеча Богу. Выглядит - как икона писанная, и в глазах то у ней свет какой-то особливый: вдруг блеснет им, - как лучом подарит и тотчас опустит вниз головушку, как-быть монашенка! И читать горазда; таково ясно, да внушительно читает и голосом-то выводит, любо слушать, словно серебро катит, - судили соседки.

Но Мария не просилась у родителей в монастырь, хотя и отпускали они иногда со знакомыми богомолками, по женским монастырям, в Тихвин и Новгород, рады бы были, пожалуй, и завитать ее, как молебницу за себя, коли уж не выдавать замуж. Нет, не тянуло Марию ни в одну обитель. Помолится, поработает там малое время и вернется домой. Спросят соседки: «что ж не осталась?» - «Воли Божией нету мне быть монашенкой», - отвечает. - «Знать сама не хочешь», - говорят. - «А из-за чего? Из-за того, что не то теперь в монастырях, что бывало встарь: все одно, молва и многолюдье, мирских много около; не пустыня; греха боюсь, пуще чем в деревне. Я там не гожусь; там надо на виду стоять, на клиросе; зависть, споры промеж себя. Много надо терпенья, да разума!», - скажет и замолчит; так и не добьются от нее ничего более. Опять побывала она как-то в пустыне, у пяти престарелых отшельников, что еще доживали свой труженический век, в лесах, за Ловатью, и открыла им настоящее свое сокровенное вожделение - подражать подвигу древних святых дев, наедине работавших Богу, в непрестанной молитве, вдали от суетного мира, со слезами прося старцев особенно помолиться за нее, - да известит им Бог, как и где начать ей желанный пустынный подвиг.

Старейший из отшельников, старец маститый, почитаемый другими за отца и стяжавший от Бога истинный дар прозорливости, заповедал ей семь дней поститься с молитвой, от всего сердца и помышления, - да явит ей Господь Свою божественную волю, в указании ей жребия. С радостью приняла Мария завет старческий и, прилагая труды к трудам, еще усиленнее, в неделю своего поста, не вкушала ничего, кроме хлеба и воды, и то мало, до вечери не касаясь их, и ходя на заре к часовеньке творить поклоны с усердным и слезным молением. В осьмой день пошла она к пустынному месту пребывания старца и услышала от него извещение от Господа, идти на север, к родственному ей подвижнику, на Важеозере, к отцу Исаии, и от него принять наставление на богоугодное жительство.

Старец Исаия, от юности навыкший тайной молитве и глубоко преуспев в ней, преподавал о ней не только инокам, но и мирянам, - как простым людям, так и тем из благочестивых христиан в высшем обществе, с которыми познакомился в Петербурге, когда приезжал туда, в 40-х и 50-х годах, для сбора пожертвований на строительство своей обители. Приехав в Троице-Сергиеву пустынь, отец Исаия сошелся с тогдашним ее настоятелем, архимандритом Игнатием^*. Отец Игнатий (Брянчанинов) представил пустынника многим из знатных посетителей Сергиевой обители, желая упрочения благосостояния иноческого в Никифоровой пустыни и признав в старце Исаии истинно преподобного отца северных пустынножителей. Между ним и отцом Исаией сохранилось духовное общение до кончины последнего, принявшего в честь своего высокого сознанника и советника в духовном делании, - имя Игнатия при посвящении своем в схиму. Несмотря на грубую простоту в обхождении старца-простолюдина и иногда резкую обличительность, отец Исаия был с уважением принимаем во многих знатных домах петербургских. Старец поражал меткостью своего слова в обличениях и привлекал к себе многих рассказами о своих иноческих видениях в пустынной жизни, посвящая несведущих слушателей в сокровенные глубины своей умосозерцательной жизни. Часто архимандрит Игнатий в своих келейных беседах со старцем замечал ему, что он, в простоте своей, говорит своим слушателям выше их понятия и напомнил ему завещание святых отцов: не преподавать высокого учения новоначальному, даже иноку, не только мирянину.

Отец Игнатий, во всем единомысленный с отцом Исаией, но глубоко преуспевший в духовном делании, был просвещеннее и искуснее отца Исаии в опытах деятельной христианской жизни, как подвизавшийся, по смотрению Божию, посреди мира, да еще мира столичного, мог приобресть особенный дар прозрения различных душевных состояний человеческих. Сам старец Исаия всегда почитал его превысшим себя в мире духовного преуспеяния. Никифоровская Важеозерская пустынь тогда славилась строгой исполнительностью уставов монашеского общежития и умосозерцательной жизнью своих старцев.

Примечания

^* Впоследствии бывшим епископом Кавказским и Черноморским и скончавшимся в 1867 году на покое, в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии.

Часть 2

Из числа учеников отца Исаии более известными были два, приверженные к нему, инока: отец Даниил, по кончине отца Исаии бывший его преемником и впоследствии архимандритом Александро-Свирского монастыря, и отец Герасим (из крестьян деревни Блитовой, Новоладожского уезда), достигший совершенной молитвы и духовного рассуждения. Отец Герасим также, как и его старец, не принимавший на себя сана священства по крайнему смирению, не пожелал даже принять схимы, почитая себя недостойным и того, и другого посвящения. Никакие увещания настоятеля - единомысленного ему отца Даниила, не могли склонить безмолвника принять на себя сан духовника братий, которые имели в нем совершенного руководителя и советника по кончине отца Исаии, и единодушно просили отца Даниила представить отца Герасима епархиальному начальству. Сильно скорбел отец Даниил, служивший братству неутомимо, своей добросовестной деятельностью по внешнему устройству обители, не имея указного помощника себе по духовничеству, с собой единонравного и угодного всем братиям. Он решился, наконец, обратиться в прошением к своему епархиальному архиерею (в то время преосвященному Аркадию Олонецкому) понудить упорствующего принять священство, представя владыке настоятельную нужду братства в духовнике, согласно их общему избранию.

Преосвященный Аркадий, при обозрении своей епархии, посетил Никифоровскую пустынь, расположился служить в ней литургию и намеревался неотлагательно совершить посвящение отца Герасима, не взирая на его просьбу - не лишать его безмолвного и беспопечительного покаяния в затворе. Но Бог услышал тайные воздыхания Своего молитвенника, который всю ночь пред служением владыки непоступно стоял пред Ним на молитве, с обильными слезами, умоляя Господа укрыть его от молвы и попечения при новых обязанностях, в тайне селения Своего - в уединении. Ранним утром вышел он из ограды, пробрался в монастырские огороды, залег в грядах, под изгородью, и пролежал там во все время служения владыки. Тщетно искали старчика по всему монастырю и в гостинице - никому не могла придти мысль искать его там, куда он запрятался. Отец Даниил посылал даже в ближайший лес окликать беглеца, догадываясь о его намеренном отшествии, и с огорчением должен был доложить владыке, что все поиски остались тщетными. Преосвященный Аркадий, сам бывший строгим подвижником, нисколько не возмутился и сказал настоятелю, что в этом обстоятельстве усматривается благоволение Божие - исполнить желание смиренного раба Его, верного своему призванию на подвиг совершенного безмолвия, и посвятил другого иеромонаха, о. Феофана, с утверждением его в должности духовника братии.

Много можно было бы найти достойного описания из подвижнической деятельности этого достоблаженного старца, скончавшегося в начале 70-х годов, в старости маститой, поистине четнОю смертью преподобных, которая была так же светла и безмятежна, как и вся богоугодная жизнь его. Но мы ограничимся теми немногими чертами из этой сокровенной жизни, которые находятся в соприкосновении с подвижничеством отшельницы Марии, пред ее страдальческой кончиной. Отец Герасим, хотя был воспитанником отца Исаии, от самой ранней молодости навыкшего непрестанной молитве Иисусовой и упражнению всего своего ума в богомыслии, но, наследовав от старца этот душевный подвиг, проводил всю свою жизнь в обители, между братиями. В частом общении с ними, при первоначальных трудах общежития, он приобрел особенный дар в познании немощи человеческой и степени монашеского преуспеяния, почему подавал вопрошающим его соответствующие их подвигам советы. Например, он предлагал иночествующим в общежитии одно мудрое правило, в двух словах вмещавшее все деятельное учение душевного делания: «пропущать и сокращать». «Когда случится, - говаривал он, выслушивая жалобы на настоятеля или братию, - смущение какое-нибудь, по наведению от врага, не размножай его в своем уме и сердце, размышляя из-за чего вышла молва и смущение, а пропущай, как скоро преходящее и усиленнее твори молитву внутри себя. Опять, если обидит тебя кто-нибудь, заденет тебя каким оскорбительным словом, - сокращай речь, пресеки противоречие, промолчи и зазри себя в совести своей, что и сам согрешаешь в досаде, и - тотчас пройдет смущение, и сам смирился, и брата примиришь.» Прост и смирен был старец, как видом своим, так и словом и мыслию, никогда не касался в беседе высокого и отвлеченного рассуждения, хотя имел глубокое преуспеяние, и ум его постоянно содержал память Божию. Речь его была сокращенная и сжатая; по своему смиренномудрию он хранился от передачи ближнему о том, что могло возбудить в нем влечение к непосильным подвигам и более наставлял исполнению заповедей Евангельских. Тогда как отец Исаия, питомец пустыни, одаренный сам крепостью телосложения и бодростью духа, не имея опытного ведения немощи человеческой, поощрял других к стремлению на высокий образ подвижничества древних пустынножителей, мужей сильных духом и телом, подвижничества, уже не идущего нашему слабому времени.

Часть 3

До кончины обоих своих родителей Мария оставалась дома, отлучаясь только на время, на богомолье по святым местам, вместе с другими набожными односельчанками, или прохожими богомолками. Умер прежде отец ее, Василий Софронов. Старший сын его, уже женатый, получил в наследство избу, огород и все хозяйственное заведение родительское, пополам с младшим братом; а матери с сестрой Марией отдал часть земли, на которой был у них разведен сад с большой школой яблонь и ягодными кустами, прилегавший сзади к сосновому бору, и выстроил им в этом саду небольшую теплую хату, по собственному желанию благочестивой вдовы и ее боголюбивой дочери, искавших удалиться от семейной молвы и в уединении работать единому Богу. Во время своего богомолья в Киеве Мария сошлась, в лаврской странноприимнице, с одной господской девушкой, немного постарше себя, которая открылась Марии, что она бежала от своего барина и всем сердцем желает посвятить свою жизнь молитве и покаянию, но не может поступить в монастырь, не имея вида на прожитие. Мария полюбила, как себе единонравную, целомудренную Анну и, рассказав ей о своем намерении жить, со временем, в пустыне, предложила ей покуда приютиться у ее матери и привела ее с собой, в свой крошечный скиточек, под яблонями. Не прошло и года, как скончалась старушка-мать Марии. Обе девушки тотчас после ее похорон, несмотря на зимнее время, пустились в путь до Олонца, чтобы оттуда лесными дорогами пробраться в Никифорову пустынь и испросить благословение и содействие отца Исаии на свое пустынножительство.

Было ясное, морозное утро, когда две молодые странницы, в крытых черным сукном тулупчиках, окутанные по голове и шее большими черными платками, с маленькими котомочками за плечами, подпоясанные узким ремнем, шли лесным проселком по протоптанной в густой чаще сосен и елей тропинке. Неподвижная тишина стояла в этой лесной глуши. Не колыхался ни один тяжелый сук под косматой тускло-белой опушкой снега, по ветвям; только позолоченные на вершинках темно-зеленые иглы их искрились под косвенными лучами восходившего багряного солнца, да блестела гладь ледяная на открывшихся вдали пустынных озерах, принадлежавших важеозерской местности. Путницы, увидав эти сияющие равнины, ускорили шаг, направляясь в их сторону. По выходе на опушку леса странницы увидали стоящего на дороге мужичка небольшого роста, но коренастого, с топором на плече, седенького, с короткой бородкой, в нагольном тулупе, подхваченном кожаным ремнем, и в высокой, теплой, черной шапочке. Подпустив к себе шага на два странниц, шедших одна за другой, старчик пристально всмотрелся в шедшую впереди Марию и с ласковой улыбкой хлопнул ее по плечу. Непривычная к такой короткости с мужчинами, Мария отскочила в сторону, закричав:

- Не смей трогать!

- Ты моя племянница! - ответил старчик. - Куда Бог несет?

Анна покачала головой на свою спутницу и шепотом сказала ей: «Чего ты испугалась? Нешто не видишь, что монах, а не мужик?» - и, подойдя, поклонилась старцу в ноги.

- Батюшка! далеко ли до Никифоровой обители?

- Версты еще с четыре будет, - отвечал им отец Исаия, строитель Важеозерской Никифоровой пустыни, родной дядя по отцу Марии. - Идите за мною, рабы Божии! Так ты и не познала меня, Марьюшка?

А Марьюшка, залившись слезами, припала головой к его старческим ногам, в больших порыжелых валенках.

- Много лет не видались, батюшка! Благослови! До тебя то и ходим, родной! Прости меня, грешную!

- Ладно, ладно! Пойдем. Приведу вас на гостиницу - недавно выстроил для странных. Там у меня управляет старица Акулина: из пустыни взял ее; больно дряхла уж; стало не вмочь одной в лесу жить. Вот - место свято пусто не бывает! Може, Бог благословит вас в ейной хатчонке поселиться. Отсель версты три будет до Акулининой землянки, по лесу, потому она в семи верстах от обители считается. День-другой обогреетесь, вздохнете, да в церкви помолитесь, а там с Богом, опять в путь досюда! Сам отведу вас в лес...

Ужаснулись девушки прозорливости старца, что без разговору сам навел их на желанное.

Часть 4

С глубоким вниманием выслушал старец исповедь пришлой беглянки Анны и утешил ее своим соизволением укрыть ее от преследования ее господина под кровом лесной глуши. Призвав обоих своих присных учеников, отцов Даниила и Герасима, он заповедал им не только заботиться о всем, что было необходимо для пустынножития отшельниц, но и по кончине его соблюдать их обеих на сокровенном месте, в глубине монастырского леса, за семь верст от обители.

Особенно, один на один в своей келейке, занялся отец Исаия со своей племянницей: испытно расспросив ее о благодатном действии молитв в уме и сердце, и уверясь в истинности ее духовного делания, дал ей монашеское правило провождения дня и ночи, в избранном ею роде пустынного жительства, по образу, преподанному преподобному Пахомию Великому в пустыне святым Ангелом, вместе с чтением Псалтири и многими поклонами, с непрестанным поучением, в молитве Иисусовой в течение целых суток, неослабно упражняя в ней ум, чтоб он не развлекался никакими посторонними помыслами, и за ручным делом, и во время самой пищи, для чего дал заповедь обеим отшельницам никогда не разговаривать между собой ни о чем, разве о самом необходимом по их строго-пустынному обиходу. Чтение молитв и Псалтири было поручено Анне, а Марии заповедано пребывать в безмолвии внутренней молитвы.

Стоило большого труда открыть занесенную снегом старую хату, вкопанную до половины в землю, в самой чаще соснового бора, на небольшой полянке, в просеке. Сам строитель по памяти указал место ее вооруженным кольями, топорами и лопатами четырем «богорадникам» из монастыря, где они проживали богомольцами по обещанию - послужить святым старцам и преподобным важеозерским угодникам. Хата была всего в одну квадратную сажень, с каменкой для топки посредине, с окошечком в одно стекло, с земляным полом, и походила скорее на могилу, чем на человеческое жилье. В правом углу, на восток, был прибит небольшой деревянный треугольник, или ставец, для одной иконы; под окошком, вместо стола, прибита одна доска, и по две доски сплочено по стенкам, для сиденья и для ложа, для ночного отдыха. Когда разрыли глыбы снега вокруг хаты, затопили каменку сырым валежником, повалил густой дым с такой едкой горечью, что никто не мог оставаться в хате, покуда не вытянулись его густые черные клубы в открытую дверь, на морозный воздух.

Покуда богорадники нарубили небольшой запасец дров, натаскали груду валежника, надрали щепы, утоптали снег вокруг землянки, - отец Исаия, сидя на поваленном невдалеке дереве, поучал подвижниц, в благоговении стоявших перед старцем. Еще раз подкинули дровец в каменку, пропустили дым из насыревшей трубы и отпустили работников. Старец обошел с иконой вокруг землянки, кропя святой водой, взятой из обители в большой склянке, и, осенив внутренность хаты святой иконой на четыре стороны, он поставил икону на божничку, положив около нее три книги: старинное славянское Евангелие, Псалтирь и Часослов, да пару шерстяных четок. Из посуды было взято, из монастырской гостиницы, один котелок, горшок для варки похлебки, одна большая деревянная чашка, две липовые ложки, да корытце с лоханкой, да жестяная подставка под лучину и два ведерка с коромыслом. Оставили еще по лопате и по топору. Воду зимней порой мог заменять снег, а летом она добывалась из ручья, в овражке, на порядочном расстоянии от землянки. Пищевой запас весь состоял из полумешка ржаной муки, мешка картофеля, овсяной крупы, полугранца соли и нескольких луковиц. Старец научил своих постниц как стирать высушенный мох и, с примесью муки, печь из него хлеб, на случай ее оскудения. О масле же совсем позабыли, да и, вспомнив, уговорились считать его роскошью для пустынной пищи.

- Бог даст, - подтвердил наставник, - будете приходить в монастырь на великие праздники и для святого Причащения, тогда усладитесь братской трапезой, во славу Божию.

Отшельницы, со многими поклонами и множайшими слезами, проводили своего старца-наставника за несколько сажень от своей хаты и, приняв от него последнее благословение на свой пустыннический подвиг, водворились с миром под кровом своей сокровенной подснежной келии.

Духовное утешение от глубокого безмолвия, понятное только истинным подвижникам молитвы, объяло души молодых ревнительниц любви к Богу до такой невыразимой сладости, что они часто забывали время пищи и сна: «Пустынным непрестанно божественное желание бывает, мира суетного сущим кроме», - воспевает святая Церковь в своих гимнах (антифонах на воскресной службе и на погребении иноков). Постоянное призывание имени Господня, при безмятежном состоянии чистой совести, вне всяких житейских молв и попечений, просветляет простые умы неисповедимым поучением о Боге, о вечности, о чаянии будущих благ Царства небесного и воздаянии праведным в бессмертной жизни. Такие размышления приводят к рассуждению о своем ничтожестве, о неоплатном долге человека Богу, за Его непостижимую благость к роду человеческому; к возбуждению совести, в сокрушении сердца познавать свою немощь и поползновение ко греху в самых мысленных наших грехопадениях. От сокрушения сердца приходит умиление, приносящее обильные и сладчайшие слезы, - слезы благодарения и духовной радости, непринужденно текущие не только на стоянии на молитве, но и при занятии ручным делом и во время самой пищи, которая принимается подвижником только по нужде, с притуплением вкуса к роду ее. Тонок бывает и сон молитвенника и, в самом усыплении его телесных сил, сладость памяти Божией миром наполняет безмятежную его душу. О таком блаженном состоянии выразился св. Иоанн Златоуст в своем слове о молитве: «Я сплю, а сердце мое бдит».

Когда подвижник достигнет таковой высокой способности к молитве, он жаждет пребывать совершенно один с Богом, тяготясь присутствием свидетеля своего вожделенного состояния, хотя бы этот свидетель был и единомысленный с ним товарищ. Об этом говорит в своих поучениях и наш известный делатель внутренней молитвы, отец Серафим пустынножитель саровский: «Когда человек обретет в себе Бога, - выражается он, - тогда возжелает скрыться под землею».

Ощутили подобное вожделение и обе олонецкие отшельницы, по истечении первых трех лет своего совместного пустынножительства. Во время говения, при Никифоровой пустыни, они поведали о соглашении их между собой - отлучиться друг от друга - своему наставнику, старцу Исаии, уже восприявшему схиму, с именем Игнатия. Старец, побеседовав наедине, с каждой из них порознь, разрешил им обеим уединиться по отдельным келейкам, душой радуясь о глубоком преуспеянии своих учениц в подвиге безмолвия и молитве, и озаботился устройством особой землянки на лесном участке, на которой и водворилась Анна.

Часть 5

Вскоре настало время кончины старца Исаии-Игнатия, строителя и возобновителя Задне-Никифоровой пустынной обители на Важеозере. Старец издавна страдал приступами замирания сердца и удушья. Прежде такие болезненные приступы облегчались, когда ему оттирали грудь и под сердцем его ближайшие ученики, то - отец Даниил, то - отец Герасим, и он мог отдышаться и снова оживал. С четвертой недели Великого поста 1852 года он стал, очевидно, изнемогать в силах и говорил братии, что время его исхода приближается, но что он будет ходить до самого последнего своего часа. В воскресный день, 20-го апреля, старец почувствовал сильнейший приступ задыхания в груди, изменился в лице, вдруг покрывшемся мертвенной бледностью и вместе вспыхивающим тонким румянцем по щекам. Однако же он пришел в церковь на литургию, для приобщения святых Христовых Таин. Медленно подошел он прикладываться к местным иконам Спасителя и Богородицы, подолгу стоял пред каждой, в глубоком молитвенном созерцании и лобызал иконы, с обильно текущими слезами. По святом Приобщении он стал на свое обычное место, с необыкновенно светлым лицом, но, очевидно, изнемогая силами. По усердной просьбе старшей братии, он, ради праздника, прибрел, поддерживаемый отцами Даниилом и Герасимом, в трапезу, которая всегда предлагалась сряду после поздней обедни. Мало вкусив пищи, старец по окончании трапезы произнес краткое поучение всей братии и поклонился чадам своим, насколько мог низко; потом сказал тихо:

- Простите, отцы и братия! Сегодня не приду пить с вами чаю. (По праздникам бывал в трапезе общий чай для всей братии.) Я помираю... Слава Тебе, Господи! - и, опираясь на руки обоих старших учеников, побрел в свою келию.

Ослабевая постепенно, старец не ложился, но сел на свой небольшой стулец, пред иконами, как всегда имел обыкновение заниматься умственной молитвой Иисусовой, в сидячем положении. Когда ученики, видя, что ему тяжело дышать, предложили потереть ему грудь по обыкновению, он посмотрел на них с кроткой улыбкой и сказал слабеющим голосом:

- Напрасно трудиться будете. Теперь уж не поможете! Простите! Оставляю вас. Поручаю вас Господу Богу, - и умолк.

Одному из учеников пришло на мысль: «теперь три часа пополудни. Батюшка был истинным последователем Господа Иисуса Христа, всегда носил Его Имя в уме и сердце, - не преставился ли он в тот самый час, когда Спаситель испустил дух на кресте?» - и прослезился, вспоминая все духовные благодеяния к себе своего отца-наставника.

Старец обратил голову в его сторону и с умилением посмотрел на него. Затем склонил голову к груди, сложил чинно обе руки вместе и сомкнул глаза. Не было слышно последнего вздоха: тихо, безмятежно отделилась преподобная душа от многотрудного постнического тела. Светлое выражение глубокого спокойствия сияло на всем лице почившего (на 79-м году от роду).

Мы не будем описывать последовательно ничего из происходившего по кончине приснопамятного старца в его обители, за исключением только того, что касалось собственно до родственной ему подвижницы, пустынницы Марии. В Никифоровом Важеозерском монастыре составлена особая книжка с описанием подвигов и трудов отца Исаии по устройству обители. Вероятно, она была напечатана в свое время. Как выше сказано, мы заимствовали наше повествование из устных рассказов лиц, бывших в близком общении со старцем и его сподвижниками; из таких лиц некоторые живы еще доселе, а другие уже почили.

В дополнение к описанию обстоятельств при кончине отца Исаии-Игнатия, помещаем рассказ одной из сестер Ладожского Успенского монастыря, - внучки, по отце, отца Герасима, у которого было двое братьев: Семен и Сергий. Последний имел четырех сыновей, и старшим из них был Петр - отец этой самой послушницы Ладожского монастыря. Это крестьянское семейство деревни Блитовой Ново-Ладожского уезда, Прусинской волости, издавна отличалось между своими односельчанами особенным благочестием, постоянно сообщаясь со старцами-отшельниками, спасавшимися пустыннически по лесам, и иноками Никифоровой пустыни. Сергей Тихонов часто хаживал в эту обитель, живал там подолгу и водил с собой, на богомолье, своих подростков. Юноше, Петру Сергиеву, полюбилась тихая жизнь иноческая, он пожелал остаться в монастыре, ревнуя своему дяде в подвигах и был принят отцом Исаией в число так называемых «богорадников», проживавших в обители работниками-богомольцами. Петр ревностно проходил различные служения монастырские, успевая посещать храм Божий и выстаивать продолжительные службы с таким горячим усердием, что превосходил других послушников ревнительностью. Отец Исаия так же, как и отец Герасим, наблюдали за ним и, подметив в юноше некоторую уверенность в себе и наклонность к возношению над менее радивыми товарищами, признали лучшим - указать Петру другое, общехристианское поприще спасения, более способное смирить высокомудрие и самомнение, незаметно охватывающее душу молодого ревнителя благочестия, с упорством стремящегося к непосильным подвигам. Тогда о. Исаия твердо сказал Петру:

- Послушай, Петруха! Если ты останешься в монастыре - будешь ты гордый монах и повредишь своему спасению высоким о себе мнением. А если послушаешь меня, твоего убогого споручника пред Богом, возвратишься в семью свою и поступишь, как тебе заповедую, по воле Господней, то спасешься сам и весь дом твой. Вернись домой, выбери себе по нраву в невесты скромную, честную девушку из хорошей богобоязливой семьи, женись, трудись и воспитывай детей в страхе Божием. В свое время, когда Господу угодно будет позвать меня от сей жизни и я обрету милость и дерзновение пред Ним, обещаю взять тебя с собой, вместе предстать Ему.

Петр со слезами упал в ноги старцу, говоря:

- Ты, батюшка, угодил Богу твоей святой жизнью, внидешь прямо в рай, а я - грешник, я буду еще истязан на мытарствах, пусть твои святые молитвы помогут окаянной душе моей! Умоли Господа, чтоб дал мне умереть вперед тебя.

Старец успокоил юношу отеческим обещанием исполнить его желание, с извещением, что Господь сотворит с ним Свою милость по вере его. Как ни прискорбно было молодому ревнителю подвига своего старшего родственника, отца Герасима, возвратиться к суете мирской и заводить свою семью, Петр не посмел ослушаться свято чтимого старца и наперекор его совету добиваться иночества, хотя в других монастырях, - он вернулся домой и покорно исполнил то, что ему было заповедано наставником. Отец его, Сергей Тихонов, разделил свое трудовое достояние поровну между сыновьями, женил Петра на благонравной девице, крестьянке Мавре Павловой и, взамен старшего, привел в Никифорову пустынь младшего сына Якова, который потом был пострижен в монашество с именем Игнатия^*.

Покончив с устройством трех женатых сыновей по домашнему хозяйству, Сергей Тихонов не оставил ничего на свою долю, имея намерение водвориться на остаток жизни в Никифоровой пустыни. Но раняя кончина Петра вынудила старичка, по благословению отходящего в вечность старца Исаии-Игнатия, снова возвратиться в дом свой, к молодой вдове Петра, оставшейся с четырьмя сиротами, беспомощной.

Не оставил Господь верного и покорного Ему раба Своего Петра и помянул ревность его в юности при его преждевременной кончине. Петр неутомимо трудился в своем крестьянском обиходе. По зимам он занимался извозным промыслом в Петербурге, где сильно простудился холодной и ненастной весной и приехал к празднику Пасхи совершенно больным. Недели две перемогался, наконец, совсем слег в сильном жару и расслаблении. Он почувствовал приближение смерти, пособоровался, причастился святых Христовых Таин и благословил своих детей. Потом призвал к себе брата своего, Леонтия, и упросил его тотчас собраться в Никифорову пустынь, чтобы напомнить старцу, отцу Исаии-Игнатию его обещание замолить о спасении души своего бывшего послушника. Леонтий должен был идти пешком, за повсюдной ростопелью, когда еще реки не вскрывались и по проселкам была непролазная грязь. Он дошел до монастыря почти в самый час отхождения отца Исаии на вечный покой и, услышав от братии, что строитель изнемогает и с трудом приведен из церкви в братскую трапезу, - бросился туда прямо с пути, прося допустить его к старцу. Когда Леонтий рассказал отцу Исаии-Игнатию о своем поручении, - старец перекрестился и приказал ударить в большой колокол, чтобы собрать братию в церковь на панихиду по новопреставленном рабе Божием Петре и, собрав последние силы, велел ученикам вести его под руки в церковь и отстоял панихиду до конца, творя внутренно молитву за упокой души преставившегося своего сына о Господе.

Между тем, Петр, отпустив брата в путь до своего отца-наставника, совершенно успокоился и уже ничего не говорил с домашними, пребывая, как надо заключить, в тайной молитве, какой был научен с юности. В последний уже час свой он тихо подозвал к себе жену свою и проговорил:

- Слышишь, Мавра, какой великий звон?

Но Мавра ничего не слышала и неоткуда было слышать никакого звона: были будни, да и церковь от них была слишком в дальнем расстоянии.

- Это звонят в Иерусалиме, - произнес умирающий и совсем затих.

Он скончался, точно заснул спокойным сном после многих трудов, на 36-м году своей непорочно-простой и смиренной жизни.

Чудны дела Твои, Господи, и ни едино слово достойно пения чудес Твоих! Дивны и на земле знамения веры! Отходящий в вечность христианин, по чистоте своего сердца, предощущал торжество в горнем Иерусалиме о спасении грешника «в благочестии и вере скончавшего свой век» в мире. И праведник, угодивший Богу пустынническими подвигами, в час своего исхода почтил ударением в колокол и заупокойным пением простого мирянина как причисленного к лику иноческому.

«Честна пред Господом смерть преподобных Его», - угодивших своим произволением служить Ему, от всего сердца во всяком роде и чине. Нет у Бога лицеприятия!

Примечания

^* Рукоположенный в иеромонаха и после многих лет прохождения различных степеней священно-иноческого служения, Игнатий перешел в Кавказскую епархию, вместе с духовником, о. Феофаном, и другим иноком Никифоровой обители, - при епископе Игнатии (Брянчанинове). В настоящее время о. Игнатий состоит игуменом-экономом при архиерейском доме томского епископа.

Часть 6

По кончине своего духовного попечителя, Мария подверглась, по допущению Божию, многим искушениям и скорбям, ради приучения ее смирению: да не вознадеется на подвиги свои в жительстве без руководства. Сначала напал на нее дух страха от привидений бесовских, то - в угрожающих призраках, являвшихся ей по ночам, то - в представлении образа почившего старца, казавшегося ей приходящим к ее окошечку или стучавшим в дверь. Тяжко вынося неописанное состояние ужаса в течение долгих бессонных ночей, едва дождавшись рассвета, Мария прибегала в монастырь за советом и молитвами к духовнику и к о. Герасиму. Духовник давал ей с собой масла от лампад над раками мощей важеозерских Преподобных, а старец Герасим советовал претерпевать наваждение от бесов, ради искуса, а при усиленном громком молении не внимать их кликам и призракам, как ничего не значащим, говоря, что бес ничего не может сотворить над христианином, вооружающимся крестным знамением и молитвой от всего сердца, почему св. отцы, как и в «Лествице» св. Иоанна выражено, называют страхование «младенческой страстью».

Затем возникли скорби и от человеков. Иеромонах Митрофан, которому было поручено епархиальным начальством управление монастырем, вместе с о. Даниилом (еще не рукоположенным в то время), стал опасаться ответственности за укрывательство женщин-пустынниц в монастырском лесу, и требовал, чтобы они выселились и поступили в женские монастыри, или, по крайней мере, заручились видами на увольнение от своих обществ. Анна, как чужеземная и еще крепостная, не могла получить никакого билета, и потому ушла верст за пятнадцать оттуда, в заозерские леса, и там, с помощью христолюбцев - местных поселян, устроилась в хижине, посреди непроходимой дебри, где нельзя было и подозревать жилья человеческого. Бог хранил Свою избранницу в тайне Своего селения, в глубокой пустыне, милостью узнавших ее смирение и причину подвига боголюбцев. Когда, по настоянию строителя Никифоровской обители, и Мария была вынуждена выйти из своей старой хаты, разрушенной до основания, она не оставила вовсе сего пустынного места и стала бродить в лесной чаще, проливая слезные молитвы к Господу - не лишить ее желанного убежища; и вдруг набрела она на человеческий след между высокими и густоразросшимися елями и, пробившись между частым кустарником, отыскала хижину, полувкопанную в землю, под заваленной хворостом крышей, - пустую, низкую и тесную, но с маленькой каменкой, небольшим просветом и низкой дверью. Она заметила тропу и, с намерением водвориться в хижине, пошла в деревню, где жил знакомый ей боголюбец - крестьянин, работник-богорадник никифоровских отцов, и поведала ему об открытии нового себе убежища. Старый Андрей, отчасти, знал о жилье в лесу, устроенном тайным поселенцем из солдат-рекрутов из его деревни, имевшим тут семью - жену и двух маленьких детей, и бежавшим в лес от набора. Бегун днем скрывался в лесу, а к ночи приходил в свою избенку и опять крался, к рассвету, в чащу. С помощью Андрея он вырыл себе землянку и уступил пустыннице свое старое жилище.

Андрей имел друга - послушника Трифона в Никифоровской обители, жившего версты за полторы от нее, при мельнице, на озере, уже седого старичка - верного и преданного ученика о. Герасима. Трифон передал своему старцу о переселении Марии, и старец, помня завет своего наставника - не оставлять без призора пустынниц, остался доволен, и сам стал изредка наведываться о пребывании Марии в другой пустыни, и Мария также хаживала в монастырь по большим праздникам и для святого Приобщения. Однако же страх не давал ей покоя и на новом месте. Будучи не в силах преодолеть его, она надумала выписать к себе молоденькую дочь своего брата, девушку лет шестнадцати, по имени Пелагею, и боясь, чтоб она не соскучилась в глуши, в одиночестве, приписала, чтоб Пелагея подговорила свою подругу-сверстницу Матрену, их родственницу, - придти в ее пустынное убежище вместе с ней. В письме было увещание к родителям девушек - отпустить дочерей, ради обучения у нее Святому Писанию. Письмо это было отнесено тем же Андреем, имевшим дело в ладожском крае. Не посмели родственники всеми свято почитаемой пустынницы отказать Марии в ее просьбе; снарядили девушек и отправили на лодке с одним известным им человеком, везшим свой овес на продажу в Новую Ладогу; оттуда девушки отправились пешком, страннически, до Олонецкого края, и пришли, как было им писано, к Андрею, который их проводил до хижины пустынницы.

Не в час явились они к своей суровой тетке: на другой день она намеревалась идти в монастырь, где было назначено пострижение одного инока, и пустыннице было обещано о. Герасимом лично придти к ней, с верным уже уведомлением о времени пострига. Опасаясь, чтоб о. Герасим не запретил ей держать при себе еще новых обитательниц в лесу, Мария намеревалась скрыть покуда от всех пришедших к ней родственниц. Но только что она поставила на доску, служившую вместо стола, под просветцем, чашку с вареным картофелем, чтоб накормить пришедших, как одна из них, Матрена, сидевшая на чурке перед окошечком, увидала в нем человека в высокой монашеской шапке. - «Тетенька, матушка Мария! Кто это к вам идет?» - вскрикнула девушка. Это был Трифон, посланный от о. Герасима сказать Марии, что у них в обители свирский архимандрит будет совершать пострижение, чтобы она, если хочет, поторопилась идти в монастырь. Мария вышла к нему из хаты и тотчас отпустила его, не впуская к себе. Потом приказала обеим девушкам повязать головы по-карельски, опустить платки совсем на лицо и идти сейчас же в монастырь вперед нее, - там ни с кем не говорить, представляясь настоящими корелками, и научила их на всякий вопрос отвечать одно (корельское) слово: не малтаю, т. е. не понимаю, и строго наказала и после службы не заходить на коровник, а возвращаться тотчас же в лес через поле, а не дорогой, куда пойдет народ. Молоденькие девушки, не успев подкрепиться пищей, нисколько не отдохнув с дальнего пути, должны были снарядиться в ту же минуту.

Взросшие в семьях, руководимые старцами, они трепетали перед своей теткой-пустынницей, как перед святой от самого детства, и не помышляя ее ослушаться, в точности исполняли ее приказания. Тем не менее, некоторые из братий заметили новопришедших богомолок, жавшихся в углу притвора, с полузакрытыми лицами, и подошли их допросить, откуда они пришли; но ничего не могли добиться, получая в ответ от обеих одно: не малтаю. Затем испуганные девушки переглянулись между собой и, не достояв службы, пустились прямо через поля к лесу. На опушке их догнала Мария и привела их в свою потаенную хижину.

Суровы нравы отшельников, не проходивших прежде искуса в общежитии: им незнакома жалость к немощи ближнего, потому что они не имеют ее к себе, беспощадно изнуряя свое тело, часто непосильными трудами, измождая себя и постом, и долгим бдением; притом, они приобретают уже и навык ко всякому тяжелому подвигу, который закаляет их в неистощимом терпении. Для обыкшей соблюдать пост, не только целодневный, но и в течение более суток, пустыннице легко было обойтись без пищи и этот день. Она ничего не сготовила к вечеру для своих странниц, велела еще им набрать хворосту и принести воды из ручья в далеком овражке, мысля только о том, как их приучить к пустынным трудам...

Был уже конец апреля, всегда холодный и пасмурный в олонецких пределах. Скоро стемнело; пошел дождь, разгулялся весенний буйный ветер. На девушек напал такой страх в этом диком месте, что они тряслись как в лихорадке. Они были из зажиточных семей, не свыкшиеся ни с лишениями, ни с большими трудами, были, скорее, захоленными у матерей, чем трудящимися работницами по деревенскому обиходу. Особенно страх донимал благонравную тихоню - Матрену, которая мало и знала свою тетку-пустынницу и, наслушавшись в деревне про нее много чудесного, дрожала перед ней как перед существом необыкновенным. Пелагея была и бойчее, и характернее своей подруги, да и знавала тетку еще до ее ухода в пустыню. Обе они согласились идти к ней более из страха воспротивиться ей и отчасти из любопытства - поглядеть, как это спасаются отшельницы в пустыне? Матушка Мария (так звали отшельницу и свои, и чужие), - думалось им, - вот как спасается! Как же ее не послушать? И родители рассудили так же, что она, мол, знает, как угодить Богу, может и наших деточек научить всему святому, - и отпустили их с охотой.

Пошли бедняжки-простушки и, очутясь «в таком большущем, таком темном лесе», что за верхушками черных высоких дерев и неба не видно, - почувствовали себя точно скованными по рукам и по ногам. Матрене чудились всякие страхи, и от лихих людей, и от зверей, и от леших, - в деревнях мало ли про них сказывают, - дыхание у нее захватывало.

Когда совсем стемнело, пустынница заложила просвет дощечкой на гвоздик и зажгла маленький стаканчик с маслом перед иконой. Долго она читала молитвы, клала несчетное число поклонов; и они также должны были их класть; потом еще постояли на молитве. Разостлав затем верхние одежды на полу, на наброшенных сверх земли чисто вымытых досках, Мария велела им лечь по бокам, сама легла посередине. Мешок с сухими листьями служил им изголовьем. Пустынница скоро забылась; уснула и Пелагея, прижавшись близко к плечу тетки. Не спится одной страшливой Матрене. Прикорнула она к изголовью, скорчась под своей шубенкой, но во все глаза глядит и прислушивается. По лесу идет словно гул какой-то: то - воет глухо, дико, то - будто на хижину наступает множество коней, с страшным топотом и шумом, словно великие громы раскатываются. Чуть позатихнет, - опять поднимается гул, словно палками кто колотит по крутой крыше; то вдруг хлестко зашлепает по стенкам, шаркает чем-то, плескает водой... Трясется бедняжка; слезы ужаса выступают на глаза, пошевелиться не смеет, - а хочется разбудить Палашу. Едва теплится в стаканчике огонек, качается дрожащий луч перед совсем темной иконой... Вдруг послышались ей словно чьи-то шаги около самой двери; вот кто-то легонько постучал в нее палкой; вот и голос послышался сквозь шум ливня и ветра...

- Христос воскресе! - явственно раздалось за дверью.

- Человек! Христа помнит! - успокаивала себя Матреша и потянулась через тетку, тормошить Палашу за одежду. Мария тотчас проснулась, прислушалась и вскочила на ноги.

- Вставайте, вставайте скорее, девицы! Это сам батюшка! Вам надо спрятаться! - шептала пустынница, будя и Палашу.

Она схватила их за руки и потащила за каменку, где было задвинуто порядочное отверстие для пропуска дыма. Она раскрыла его: холодный ветер с косым дождем ворвался им навстречу. Потоки лились с тяжелых ветвей, высоких и густых елей, нависших на крышу. «Вылезайте отсюда скорее и скройтесь там, под елкой!» - приказала пустынница, выпихнула их и задвинула опять отверстие. Бедняжки выскочили на стужу, трясясь и стуча зубами, прижавшись одна к другой, под захваченной шубенкой, и сунулись под колючие, совсем промокшие сучья большой ели, и, скорчась, присели в гуще, у ствола. С четверть часа поговорили между собой старец и пустынница внутри хижины: голоса их слышали девушки, а слов нельзя было разобрать. Потом Мария опять открыла отверстие и впустила их внутрь. Старца уже не было.

Часть 7

Когда в монастыре кончилась служба, отошла трапеза и архимандрит ушел, между братией поднялись толки про «странных» пришлиц, ушедших скрытно из церкви и не заходивших в странноприимницу, ни на коровник, вместе с другими богомольцами. Одни говорили: «это наши пустынницы - Мария с Анной». Другие оспаривали: «Нет! когда мы их допрашивали, мы заметили, что у них не сухие, загорелые руки с мозолями, как у пустынниц, а совсем чистые, видно, что не рабочие. Одна сбоку и похожа на Марию, да только помоложе. Нечего и сомневаться, - это родственницы ее, как есть, - дальние. Вот смотрите, она вздумает тут набирать своих скитниц и введет нас в ответ. Этого нельзя допускать.» И ропщущие доложили строителю. О. Митрофан стал выговаривать о. Даниилу, стращая его, что донесет начальству, что он укрывает женщин в монастырском лесу. О. Даниил переговорил с о. Герасимом и просил его устранить смущение. Тогда старец решился сам сходить в лес, того же вечера, покуда в обители шла всенощная служба, чтоб узнать от самой Марии и уговорить ее - не принимать никого к себе в сожительство.

Мария, смекнув по рассказу племянниц, что братия их заподозрила, решилась спрятать их покуда и от Герасима, - и вот почему, когда он пришел, как мы видели, она выпихнула их из хижины.

Нельзя не отметить черты упорства в характере самовольной подвижницы; это врожденное свойство, не выработанное послушанием новоначалия в общежитии, хотя на нем и основалась стойкость ее в избранном ею подвиге, - не могло не вредить ей, лишая ее той благорассудительной покорливости обстоятельствам, какая необходима всякому подвизающемуся, отчего она и подвергалась часто невыносимо тяжким испытаниям и слишком рано совершила свое течение по острому пути пустынножительства, уже не подходящему к нашему времени, особенно для женщины. Для того, чтоб выполнить, во что бы то ни стало, задуманное ею намерение, она была вынуждена как бы обманывать старца и успокоила его только обещанием немедленно отписать к своим братьям, чтоб они выхлопотали ей надлежащее увольнение и, в случае задержки, сказала, что сама сходит в свою сторону. Старец, с юности житель пустынной обители, - был чужд всякого сомнения и подозрительности, тем более он доверял бесхитростности такой строгой ревнительницы благочестия, какой известна ему была Мария, и по обычаю: пропущать и сокращать, - не стал ее допрашивать, но удовлетворился одним ее обещанием его послушаться.

Когда рассвело, пустынница все-таки снарядила в обратный путь одну Матрену, сказав, что старцы велят ей вернуться домой, и выпроводила ее до деревни, где жил Андрей, прося его вывести девушку на дорогу, ведущую к городу Александрову, откуда она могла ехать в народной лодке до самой Новой Ладоги. А Пелагею она удержала у себя, на что та и сама согласилась.

Под утро погода утихла; взошло яркое солнышко; пустыня снова оживилась и приняла свой весенний, зеленый, заманчивый вид. По овражкам и проталинкам весело журчали быстрые ручейки; пташки щебетали, перелетая по веткам и голосисто разливались в глубине пропитанного смолистым запахом соснового бора. Пелагея, провожая свою подружку, заглядывалась на душистый, зеленый лесной простор вокруг себя; ей показалось все так любо, что она сдалась на волю тетки и вернулась с ней в ее убежище. Сначала в охотку она принялась за труды: вместе с теткой расчищала вокруг хаты землю, копала небольшие грядки под лук и картофель, под капусту, - эту роскошь разрешила постница для молодой отшельницы; ходила по заре к овражку за водой, заслушиваясь пения соловьев и других разных пташек и птиц, по темному бору. За красным летом Пелагея не видала никакой скуки. У нее было принесено много кудели с веретенцом из дому. В худую погоду она пряла или шила что-нибудь. Но с приближением осени мысли у нее переменились и она нашла предлог уйти, - справиться о Мариином увольнении. И Мария не стала удерживать, опасаясь, чтоб девушка не попалась на глаза кого-нибудь из окрестных поселян, приходивших в лес под осень на охоту за дичью. Уговорясь с Андреем, она отправила и ее в дорогу, в свою сторону.

Много набедовалась в походе смирная Матреша: она была очень миловидная, среднего роста, тонкого сложения, со светло-голубыми глазами, и лицо у нее было очень белое, со свежим румянцем и с чертами тонкими, почти нежными. На нее засматривались на палубе трешкота или где приходилось заночевать, когда шла пешком, - всякие молодцы из торгового люда. То приставали к ней с балагурством, то корили бедняжку, зачем шляется одна по дорогам, на соблазн людям. Она низко опускала себе на лоб свой темненький платочек с беленькой каёмочкой, еще ниже - глаза и голову и отмахивалась рукой, лепеча одно свое заповедное: не малтаю. Доходило иногда до слез; но Бог посылал ей в защиту и хороших людей. Поплакала она и придя домой: смутились родители, зачем она пришла назад одна, и сперва думали, что она сбежала от пустынницы, или что та прогнала ее за что-нибудь худое. Едва успокоила их Матрена, рассказав, что старцы не велят селиться женскому полу в их лесу.

- А Полиньку-то как же оставили? - добивались люди. Но потом смекнули, что та ближе родня пустыннице, да еще и крестница ее, ту и разрешили принять, - и решили, наконец, что, «видно, так Богу угодно».

Пелагея также отправилась по Свири, но потерпела меньше, чем ее подруга. Она была высокого роста, плотно сложена, с крупными чертами лица, поразвязнее, бойчее Матрены и на словах. В Александро-Свирском монастыре она встретила ладожских богомолиц, познакомилась с ними, вместе села в лодку и, приехав на Ладогу, осталась в тамошнем женском монастыре Успения Богородицы на некоторое время, как будет видно дальше.

Между тем, сама Мария осенью отправилась в свою сторону, получив письмо оттуда, что ее требуют в волостное правление для удостоверения личности.

Во время ее отсутствия из пустынного убежища, в один холодный ненастный вечер, набрели на него два полесовщика. Обрадовались иззябшие мужички крытому жилью, вошли, затопили хворостом насыревшую каменку, рано закрыли, с пылом, и легли спать.

На другой или уже на третий день старый Андрей - словно, кто его подтолкнул, - пошел в лес спроведать: вернулась ли пустынница, и вместо нее нашел на полу в хижине два окоченевших мужских трупа. Он в страшном испуге побежал на монастырскую мельницу, к своему другу Трифону, и, обсудив вместе с ним, - что не ладно будет им взять на себя грех и ответ Богу и людям, коли зарыть скрытно в лесу двух человек, не весть, отчего умерших, - порешили поведать про беду одному о. Герасиму. Всплакнул старец над постигающим отшельников нечаянным испытанием и пошел к строителю с прискорбным донесением. О. Митрофан с горечью поставил на вид старцу, что он своим потворством всяким «странным» довел обитель до уголовщины. По объявлении уездному начальству было произведено следствие, как в монастыре, так и в окружных поселках, и личность полесовщиков была удостоверена их односельцами. На медицинском исследовании по вскрытии трупов было дознано, что смерть их последовала от угара. Однако, хижину разорили, по распоряжению исправника, с воспрещением возобновлять ее.

Вернулась Мария с выхлопотанным увольнением на прожитие где угодно, но не обрела уже себе пристанища!

Вдоволь нарыдалась она над зарытой ямой, заметенной густо хворостом, собранным ее же трудническими руками, как над дорогой могилой... Тем не менее, она осталась непреклонной в своем намерении - продолжать пустынножительство. На всякий случай она принесла небольшую сумму денег и, сдав свою законную «бумагу» монастырскому начальству, заверив его, что будет жить в поселке, уговорила, со слезами, старика Андрея - скрытно сколотить маленький сруб, и дала ему два рубля на наем рабочего, чтоб построил, в роде сторожки для караульного, деревянную хатку с топкой на другом месте, в лесу, за глубоким оврагом, и водворилась в своем новом потаенном убежище на зиму.

На следующий год, к весне, в монастыре переменилось начальство. О. Даниил был вызван в Олонец, где новый уже епископ посвятил его в игумены Полюстровской обители. О. Митрофан остался на покое, а на место его поставлен был о. Силиверст, из братий Никифоровского монастыря. Этот строитель не особенно почитал о. Герасима, который с воздыханием смотрел на вводимые им новые порядки в обители. Новому авве хотелось образовать лучший хор, изменить простой, старинный напев на партесное пение, для чего было нужно набирать побольше братии и не особенно быть разборчивым в приеме всякого, кто приходил с голосом и крилосными способностями. В братии не могло быть прежнего согласия, прежнего единства. Появлялись люди с мирскими обычаями, часто с порочными, особенно из посылаемых на исправление или покаяние причетников, по распоряжению епархиального начальства. Старчество (жительство по руководству) стало совсем выводиться. О. Герасим стал уклоняться от наставничества, держась молчания в неисходном затворе, чтоб не возбуждать пререканий и смущения в настоятеле, который относился почти неприязненно к ходившим на совет к нему братиям.

Пребывание Марии в новом пустынном убежище было известно о. Герасиму; они, хотя редко, тайно сообщались между собой.

Старец отдыхал в беседе с молитвенницей, по одному с ним образу: боголюбивая и приогорченная душа его нуждалась в утешении видеть в ее неуклонном поучении молитве Иисусовой, что это божественное делание не в конец разорилось и на их месте. Не могло долго утаиться и отдаленное жительство, в лесном их участке, известной «богорадницы», от зоркого наблюдения строителя, подозрительно присматривавшего за теми, которые менее всех нуждались в таком присмотре. В Никифоровский монастырь поступил один инок, постриженный в дальнем монастыре внутри России. Он с лицемерием вкрался в доверие к о. Герасиму, под предлогом научиться от него подвигу внутренней молитвы, - из праздного любопытства. Он сошелся и с простодушным труженником Трифоном, подметив, что тот стоит в церкви неподвижно, с поникшей головой и закрытыми глазами. Подольстился к нему с вопросами о молитве и стал часто ходить к нему на мельницу. Начал просить его, чтоб он дал ему какое-нибудь удостоверение в возможности и ныне проходить этот древний подвиг, выражая, что его смущает сомнение в действии благодати, по немощи в людях настоящего времени. Старчик, желая его уверить в истинности и доступности молитвы во все времена до скончания века, рассказывал ему про о. Исаию-Игнатия и про его учеников и учениц, доселе подвизающихся по образу древних пустынножителей. Инок упрашивал Трифона свести его хотя к одной из таковых. Но тот ни за что не соглашался и крепко уперся открыть ему их местопребывание. Иноку было довольно и этих сведений для передачи строителю, которому хотел подслужиться. Тогда они оба порешили идти разыскивать по лесу следы местопребывания упрямой богорадницы. Анну найти они не могли по дальности расстояния, но напали-таки на убежище Мариино, по свежим следам на мокрой траве, после дождя, лившего несколько дней, и натолкнулись на ее хижинку.

Грозно выкрикнул ужаснувшуюся пустынницу строитель из ее убежища, приказывая ей немедленно из нее выбраться.

- Вон, вон отсюда, сейчас вон! - кричал он вне себя, поднимая свою палку: - или я нашлю на тебя сотского, и тебя перешлют по этапу в твою сторону! Ты обманщица! Числишься проживающей в поселке, по бумаге, а сама сидишь тут, на монастырском достоянии. Вон, говорят тебе! Сию минуту выбирайся в поселок.

Заливаясь слезами, но не произнося ни одного слова, Мария взяла икону и три свои книги, вышла в чем была за дверь, на глазах своих гонителей, и пошла по лесу по направлению к поселку. Но она не вышла из леса, а скрылась в чаще, в надежде, что не сейчас же разорят ее хижину, и найдет она возможность, с помощью благочестивых поселян, - уже знавших ее через Андрея, перенести сруб на другое, более глухое место. Но кто может изобразить ее, невыразимое никакими словами, отчаяние, когда по лесу вдруг разнесся дым горелого дерева и послышался треск от пламени! Она кинулась из чащи по этому странному звуку и гари и еще издали увидела сквозь сучья столб огня и дыма на месте своего пристанища, отнятого у нее насилием! Словно рыканием раненного зверя, огласился лес рыданиями, вырвавшимися из растерзанной горем Марииной груди. Несчастная воздела обе руки к небу, с воплем из глубины души.

- Создавый мя, Господи, помилуй мя! - и пала ниц на землю, в полном сознании неблаговоления Божия - долее пребывать на месте.

Лукавый инок, подавший совет строителю - сжечь хижину, чтобы пустынница не могла и ночи провести в ней, не только снова водвориться, - придумал и меру против распространения пожара по лесу. Он потрудился, Марииным же топором, нарубить несколько еловых ветвей, промоченных дождевой влагой, и побросал их снаружи около стенок, чтоб огонь не мог идти далее, потухнув от сырости вокруг, и уничтожил бы только хижину, подожженную изнутри.

С облегченной совестью в совершении такого дела, как охранение чести св. обители и спасение братий от соблазна, возвращался инок рядом со строителем, похвалявшим его за усердие и удачную мысль. Оставалось только еще распорядиться о высылке «богорадницы» из самого поселка, и строитель не замедлил, придя в обитель, послать за Трифоном и строжайше приказал ему разыскать пустынницу через Андрея и принудил ее тотчас же уйти совсем из их местности. Он отдал ему и билет Мариин, угрожая выслать не только по этапу, но и Андрея выдать становому как укрывателя беглых.

Кто-то из братий, преданных втайне о. Герасиму, передал ему о сделанных строителем распоряжениях... Старец пролил тихие слезы и, призвав к себе Трифона, сказал ему: - «это навождение бесовское, Богу попущающу, ради нашего смирения. Повидай Марию и передай от меня, чтоб не предавалась печали, а предала себя и участь свою покорно воле и промыслу Божиим. Ей дано испытать такую скорбь, какую испытывали все святые: лишени, скорбящи, озлоблени, в пустыне скитающихся, и горах, и вертепах, и пропастех земных! Пусть идет к своим, под Старую Руссу, и там подождет, покуда я спишусь с боголюбцами в Петербурге, что знали нашего батюшку схимника и поныне чтут его память. Я упрошу их оказать милость его ученице и найти для нее пристанище в другом месте. Напишу и на Кавказ, к о. Феофану, чтоб доложил преосвященному Игнатию: не найдет ли в своей епархии какого пустынного убежища - приют изгнанницу. Напишу и к о. архимандриту Игнатию, в Сергиеву пустынь. Ты передашь Андрею мои письма на почту; пусть пошлет кого-нибудь из ребят нарочным и приищет с кем-нибудь передать Марии на словах то, что напишу к благодетелям. Помощь наша от Господа, сотворшего небо и землю. Но скажи Андрею, чтоб не болтал много, как и что случилось, и чтоб Мария не роптала на изгнавших ее, но претерпевала в молчании. Довольно пояснить благодетелям, как я и буду им писать, - что не позволяют, мол, проживать в пустыне в настоящее время. Пусть, по слову Господню, благословляет гонящих и молится за творящих обиду, - тогда Господь явит ей милость и покров супротив стужающих нам.

Часть 8

Прошение смиренного и кроткого старца было уважено всеми, к кому он обратился письменно. Особенное христианское участие оказал пустыннице архимандрит Игнатий, вместе с единомышленными, почтенными приверженцами обители преподобного Сергия под С.-Петербургом, из которых наиболее помогла Марии известная рачительница о монашествующих Т. Б. Потемкина, имение которой находилось близ Святогорского харьковского монастыря. Она направила туда Марию, с письмом к настоятелю.

Мария, отправляясь в странствие, снова подговорила свою родственницу, Матрену Михайловну, поработать Господу в подвиге, ему угодном, и послушливая тихоня согласилась последовать за своей наставницей всюду. Домашние Матреши не стали ей перечить уже и потому, чтоб люди перестали корить молодую девушку, будто пустынница прогнала ее от себя или что она сбежала от нее.

Не будем описывать подробностей путешествия наших странниц из северного края к югу России. Выйдя из старорусских пределов в мае, они дошли через Киев до Святых Гор в Петров пост. Поговели в монастыре, но не остались там, потому что святогорский настоятель не нашел возможным приютить их в пустынных местностях, по которым спасались несколько отшельников из старцев святогорских. На имя настоятеля пришло письмо к Марии с Кавказа, от о. Феофана, вызывавшего ее в Ставрополь. Он надеялся найти для Марии удобное убежище около женского монастыря, при котором состоял духовником и благочинным.

Путницы совершали свой дальний и небеструдный путь с легкостью окрыленных живой верой в Промысл Божий; минуя большие дороги и города, они шли все околицами, по пустырям, - от станицы до станицы в Донской области, спрашивая указания пути у благочестивых поселян, страннолюбиво питавших и провожавших путниц как истинных угодниц Божиих. Иногда они уходили по сорока верст в сутки. Отправясь из Святых Гор в Петров день, они достигли Ставрополья кавказского накануне Усекновения Предтечи Господня. Утомилась более Матреша, по непривычке к ходьбе и изнурению тела. Часто она отставала, особенно в сильный зной: тогда она падала на землю и ложилась в тени, где-нибудь под одиноким деревом, или заходила в какую-нибудь рощицу при пути, и там, от нестерпимой жажды, жевала листья, прохлаждая язык. Передохнув немного, а где попадался овражек с дождевым стоком на дне, обмыв себе ноги, бегом пускалась вслед ушедшей вперед тетки. Иногда странницы пережидали в селении дневной зной и выходили вечером, на закате солнца; их застигала и темная, глубокая южная ночь, и они направлялись по движению ярких, блестящих звезд, рассыпанных по необозримой высоте небесной, не встречая никакого страха, ни от лихого человека, ни от дикого зверя, - чудно хранимые под покровом милосердия Божия, - «за молитвы святых», - как объяснили они сами себе. По рекам, на перевозах, они находили все добрых людей, не требовавших с них платы, ради Христова имени. Не заглядывались суровые подвижницы на величественные красоты кавказской природы, окружающей отовсюду Ставрополь, красиво расположенный на высокой горе, посреди целого моря зелени. Мария неотступно имела пред очами души своей горние красы рая Божия, для достижения которых пренебрегала всеми непреодолимыми трудностями земных путей и измождением иссушенного подвигами тела. Юный же ее товарищ в пути - восемнадцатилетняя малосильная девушка была до того утомлена, что у нее шумело в голове и темнело в глазах: она была не в состоянии ничего различать вокруг себя, двигаясь точно во сне.

По смотрению Божию, на первых улицах города дальние путницы повстречались с одним благочестивым странноприимцем, из ставропольских мещан, - хорошо знакомым с о. Феофаном и преданным преосвященному епископу Игнатию, который имел небольшой собственный домик, недалеко от архиерейского дома. Изнуренный, страдальческий вид странниц, их запыленные, загорелые, выхудевшие лица, оборванная, порыжелая одежда, внушали жалость. Странноприимец сам остановил их и, услыхав, что они прошли такую даль, имея дело к иеромонаху Феофану, которого он почитал, мещанин привел их к себе, успокоил с пути и на следующий день сам проводил их до архиерейского дома. В это время преосвященный был в отсутствии и находился в Пятигорске, на целебных водах. О. Феофан взял на себя повести переговоры с настоятельницей женского Иоанно-Предтеченского монастыря о пришедших в севера странницах, известных ему лично, и сообщил игумении Серафиме подробно о том роде подвижничества, какой проходила Мария в Олонецкой пустыне, под руководством старца о. Исаии, которого чтил сам преосвященный; отчасти сообщил и о бывшем на нее гонении в последнее время. Настоятельница благосклонно приняла странниц и оставила у себя в монастыре. Но Мария не могла перенести несвойственного ее пустыннолюбию образа жительства в многочисленном общежитии. Ставропольская женская обитель, еще так недавно открытая, по недостатку в тех местах строевого материала, была тесна для помещения двухсот инокинь, в ней собранных. В одной маленькой горенке жило не только по две, но и по три, по четыре послушницы. Мария, оставя Матрешу между ними, открылась о. Феофану в твердом своем намерении выйти из многолюдной обители и искать для себя особого, уединенного убежища в окрестности, с привычным ей мужеством и неустрашимостью в пустынном подвиге. В подгорье, версты за три от монастыря, она наметила ущелье, и в нем углубление вроде пещеры, закрытое со всех сторон терновником и диким виноградом, обвивавшем вход в него. Со слезами молила Мария о. Феофана устроить ей в этом ущелье вожделенный для нее отшельнический приют, при помощи и содействии христолюбца-мещанина. Напрасно отговаривал ее о. Феофан, советуя повременить хотя до возвращения епископа, напрасно игуменья предлагала построить в самом монастырском саду отдельную хижинку для подвижницы безмолвия; Мария отклонила это предложение, отговариваясь тем, что ее станут посещать сестры и нарушать безмолвие затвора посреди общежития. О. Феофан был вынужден уступить слезным настояниям Марии и взялся успокоить рабу Божию, пришедшую с далекого севера, - искать себе безмолвнического пристанища в их местности. Таким образом, сбылось старческое слово олонецкого подвижника Герасима, сказанное в утешение гонимой пустынницы, из изречений апостола Павла (посл. к Евр., гл. II, ст. 38). Низкая и узкая пещерка в ущелье гор Кавказских, была похожа на вертеп, подобный тем, внутри которых спасались древние святые! На верх ее накидали длинных вязей непряженного горного льна, сложенных вместе одна на другую, в несколько рядов, - как на Руси настилают на крыши солому; но соломы трудно добыть на Кавказе, где почти не засевают ржи, потому что она в гористых местах выгорает от зноя; там и наш ржаной хлеб в редкость. Тонкие вязи из льна смазаны были глиной с песком. Стенки пещерки земляные оставались постоянно рыхлыми от внешней сырости: для топки сложена была маленькая каменка из местного кирпича. Вместо ложа - настилка из плетня, в переплет; обрубки туземного дерева заменяли стол и скамейки. На пропитание ревностный рачитель оставил маленький запас пшеничной муки и гречи, почитая излишним всякое другое продовольствие для отшельницы, видя, что она его и не требовала. Невдалеке от ущелья бежал сверху горный поток, наполнявший по низу глубокий овраг водой, особенно под осень, при проливных дождях.

Возрадовалась духом пустыннолюбивая северная подвижница о своем диком убежище, как о предрайском вселении, и водворилась в нем, не дождавшись его осушки. Изредка навещали ее отец Феофан и ее новый, усердный попечитель - набожный мещанин. Матреша оставалась в монастыре, угождая настоятельнице и всем сестрам своим благонравием и безответной послушливостью и оказалась способной ко всякому рукоделью настолько, что ее хотели обучить шить шелками и золотом, для потребностей ризницы. Но отец Феофан отклонил это обучение, как способное возбудить в послушнице гордостное мнение и тщеславие об успехах в изящных работах. Она служила келейницей у старшей монахини.

С наступлением зимнего времени сказалось неудобство пещерного жилья и непрочность его травяной покрышки: проливные дожди проникали сквозь льняную настилку, пронизывая мокротой земляные стенки, и сырость, вбираясь в них, сообщалась даже одежде; холод зимний, морозный холод стал оковывать все члены отшельницы; она захватила туземную лихорадку и ломоту в костях. Почувствовав крайнее изнеможение в силах, Мария была вынуждена, чрез отца Феофана, вызвать к себе Матрешу. Приходской священник, по его просьбе, приходил исповедовать и приобщать запасными святыми Дарами болящую пещерницу. Оправясь после святого Приобщения, но еще слабая и изможденная, подвижница не оставляла и в немощи обычного правила молитвы и, плача, не стеснялась совершать свой непрестанный подвиг на глазах юной своей сожительницы и просила как-нибудь отделить особый уголок для Матреши. Отец Феофан прислал им свою ширмочку с двумя полочками, заменившими перегородку. Пещерницы справили себе по крошечной горенке, разделив помещение в горной щели, - всего в две сажени вдоль и одну сажень поперек, - на две половины, с узеньким проходцем вместо сенцов, с дверкой, в которую нельзя было входить иначе, как согнувшись. Тогда они разместились так, что могли совершать каждая свое правило, не стесняя одна другую, имея по уголкам по особому ставцу с лампадкой пред своей иконой. В пещере было темно и скорее душно, чем тепло. Подвизающимся в ней можно было согреваться только учащенными поклонами, да усилиями к плачу с воздыханиями, на постоянной молитве, творимой в уме и сердце, как они были научены от олонецких старцев, во весь день, и, если не превозмогала телесная немощь, то и во всю ночь. Матрена еще трудилась, нося воду с оврага в гору, собирала прутья на топку, варила кашицу из муки на кипятке, без всякой приправы...

Часть 9

Между тем, не забывали на севере своих далеких сподвижниц олонецкие отцы, - старый труженик-иеромонах Прохор, поставленный духовником Никифоровской братии, и отец Герасим, и вели о них переписку с отцом Феофаном. Получив известие с Кавказа о болезненном изнурении Марии в неудобном пещерном помещении, отец Герасим поболел сердцем о ней и, посоветовавшись с отцом Даниилом, - который часто проживал в своей обители и во время управления Полюстровским монастырем, - отписал к отцу Феофану, что есть возможность найти для пустынниц убежище в их местности, за Важеозерским озером, прося его довести до сведения преосвященного Игнатия об устранении прежде возникавших на месте препятствий и способствовать возвращению отшельниц. Преосвященный, вполне одобрив намерение уважаемого им старца, отечески участливо отнесся к судьбе северных отшельниц на чужбине, предусматривая их беспомощность по своем оставлении Кавказской епархии: преосвященный уже решил уволиться на покой и оставить, по болезни и внутреннему духовному своему устроению, всякую служебную деятельность. Он вызвал к себе пещерницу, удостоил ее особой продолжительной беседы и, с наступлением весны, благословил Марию, с юной ее ученицей, возвратиться на родину. Странницы были снабжены всем необходимым для дальнего пути и отправлены до Ростова на Дону с надежным человеком. Оттуда, пройдя снова в Святые Горы и отдохнув при монастыре, они направили свой путь на Новую Ладогу, на пароходе из Новгорода, прежде побывав на родине, в Старорусском уезде, где Мария оставила Матрешу у ее родителей, видя истощение ее сил, и родители удержали ее на целый год у себя, для совершенного отдыха от непосильных для молодой девушки трудов и сурового подвижничества. Матреша была так измождена, что Марии приходилось ее тащить, привязывая ее к себе на поясе сзади. Будучи не в силах двигать ногами, кроткая девушка ползла за нею на такой привязи.

Придя уже одна в Никифорову пустынь, Мария там встретилась с первой своей сподвижницей Анной, которая за время странствия Марии, по ходатайству олонецких отцов пред епархиальным начальством, была устроена в пустом, упраздненном, древнем монастырьке на озере, который по местному наречию назывался «Падань», и собрала несколько сестер из богомолок края. Местечко Падань, среди густого леса, было окружено, как островок, со всех сторон большими озерами. Сообщение с берегом летом производилось на плотах, зимой - по льду, на лыжах. Анна звала к себе Марию в Заозерскую пустынь, но и эта ненаселенная, уединенная местность не могла удовлетворить безмолвницы, свыкшейся с дикостью необитаемой лесной глуши как с драгоценнейшим пристанищем, даже и от временной, неизбежной молвы. Старцы, видя ее настойчивое желание подвизаться наедине, не стали ее огорчать и пошли вместе с нею в свой окружной лес приискивать для нее более угодное ей место. Тот же боголюбец, простодушный Андрей, с радостью вызвался послужить еще пустыннице и на показанном месте, верст за семь от монастыря, в другом уже участке леса, опять сколотил сруб и выстроил маленькую избушку, в которой поместилась Мария, уже вместе со своей родной племянницей Пелагеей, пожелавшей снова пустынножительствовать. Хотя жилище их было хорошо ухичено, но находилось вблизи болота, кишевшего змеями и всякими гадинами. Пелагея не могла вынести страха от соседства с чудовищными пресмыкающимися и умолила старцев или отпустить ее в Падань, в общинку Анны, или поставить для нее отдельную маленькую избушку в более сухом и безопасном месте. По усиленной просьбе самой Марии старцы разрешили Пелагее выстроиться в недалеком расстоянии от келейки пустынницы, в том же лесу. На следующую весну Мария вызвала к себе опять тихоню-Матрешу, набравшую на отдыхе новых сил и бодрости и пришедшую на помощь совершенно изнемогавшей родственнице.

Миновало смущение в Никифоровском монастыре. Братство стало миролюбивее относиться к пребыванию по близости от их пустынной местности отшельниц, ради общего к ним уважения и снисхождения начальства обители. Ни одна из пустынниц не попадалась им на глаза, очень редко приходя в монастырь, на исповедь к отцу Прохору. Часто старец не советовал им приобщаться в монастырской церкви, но приносил к ним в пустыню святые Дары, в малом сосудце, не щадя своих, утружденных подвигами, старческих сил.

Часть 10

Недолговременно было пребывание любобезмолвной отшельницы Марии в ее последнем убежище, в Задненикифоровской лесной пустыни. Многотрудное странствие на Кавказ и обратно оттуда, с севера на юг и с юга на север, вместе с сильной простудой, глубоко закравшейся в ее изможденное тело, вследствие сырого, безвоздушного жилья в ставропольской пещере, вконец надломило ее чрезвычайно натянутые силы. В течение всей суровой и лютой зимы Мария постоянно ломотой, зубными и лицевыми болями, часто превозмогавшими ее, мученически выносливое, терпение. В конце января 1860 года боль лицевая, в обеих челюстях, достигла высшей степени. Страдание усиливалось, потому что против болезни не употреблялось никаких средств. Матрена тогда отлучилась к Пелагее и уже не могла от нее скоро вернуться, за наступившей снеговой мятелью, с сильным ветром, бушевавшим по лесу уже несколько суток. Низенькие избушки были совершенно погребены под тяжелыми сугробами снега и не было никакой возможности выбраться, чтобы перейти пространство, отделявшее одну избушку от другой. Верный Андрей, озабоченный беспомощным положением пустынниц в такую непогоду, в глухом лесу, позапасся ломом и лопатой и направился на лыжах к Мариину обиталищу, чуть только поулеглась снеговая буря. Когда он, с большими усилиями, выгребся между сугробами, разрывая то ломом, то лопатой упругий снег, и откопал проход к избушке, то не мог удержать слез при виде плачевного состояния страждущей пустынницы.

- Эх! надо бы тебе чем пособить, родимая! Эдак ты ведь и помереть можешь, - хлопотал старик, - сем-ко, я сбегаю домой и принесу тебе лекарствица! Оно многим помогало от зубов на деревне.

Торопливо повернулся Андрей, расправил свои лыжи и тотчас снова пустился до своей деревни за снадобьем. Часа через два он возвратился и подал Марии из-за пазухи маленький пузырек с крепкой водкой.

-На-кось, возьми маленько кудельки, намочи и положи на больной зуб. Сейчас, вот, и замрет.

Никогда не ведавшая никаких снадобий, тем более, вовсе не имевшая понятия о силе спирта, пустынница, мучимая до беспамятства нестерпимой болью, тотчас же, без всякой осторожности, намочила клочок кудели спиртом и обернула им зубы и десны. Неудачный лекарь не остался дожидать последствий своего совета, уверенный в его успехе, и тотчас потащился домой, боясь заплутаться в сугробах, под сумерки. Искры посыпались из глаз страдалицы от нестерпимого жжения и сердце словно перестало биться... Но Мария устремила все силы души своей во внутреннем вопле к Богу, восставляющему мертвых, и, сделав над собой невероятное усилие, схватила свой овчинный тулуп, накрылась им с головой и, выскочив из избушки, стала натирать щеку снегом, выплюнув изо рта страшное снадобье. Ужасаясь скоропостижной смерти, без всякого напутствия, точа неудержимые слезы от душевного вопля к Господу, она решилась на лыжах, с палкой в руках, немедленно пуститься до Никифоровского монастыря, с невозмутимым убеждением веры - достичь святой обители, чтобы там напутствоваться святыми Таинствами и отойти, под покровом молитв святых отцов. Сверхъестественная сила благодати Христовой укрепила страдалицу настолько, что она могла справить себе лыжи и на них подвигаться по следам, оставленным на тропе, сейчас пробившимся по ней Андреем. Не раз падала в снег страдалица, теряя чувство, снова поднималась и снова падала и вставала, помня одно: выпутаться на дорогу к монастырю, чтобы не умереть без напутствий. Промысл Божий не оставил без призрения непобедимой венечницы веры в него. Несколько братий находились в этот час на озере, вытягивая из него мережи, заложенные для ловли рыбы, перед мятелью. Они издали завидели что-то движущееся из-за опушки леса, вдруг повалившееся и лежавшее простертым на снегу.

- Да никак это наша пустынница? - догадался вдруг Трифон, подошедший помочь трудившимся братиям, которые, оставя работу, все смотрели в сторону леса.

Постоял, постоял старый мельник-монах, заслоняясь рукой против солнца - весеннего, яркого солнца, ослепительно блестевшего багряно-золотыми лучами заката на белой равнине озера, и первый побежал к темному предмету. Послушники поспешили за старичком, один за другим, не сговариваясь.

Они подняли пустынницу, лишившуюся чувств, и на руках бережно донесли ее до коровника, как уже помершую. Тотчас побежали сказать отцу Герасиму. Старица Акулина, между тем, творя молитву и точа слезы жалости, сама оттирала снегом закоченевший члены обмершей и, уложив ее на своем постельном войлоке, укутала овчинами.

Отец Герасим пришел вместе с духовником, отцом Прохором. Мария лежала неподвижно, бледная-бледная, с крепко сжатыми, почерневшими от воспаления, устами, с чуть приметным дыханием. Услыша старческий голос отца Герасима, произносившего над нею тихо молитву Иисусову, Мария, словно очнулась от глубокого сна и, открыв свои ввалившиеся, большие, темные глаза, поискала взглядом икону и пошевелила правой рукой, но приподнять ее не имела силы.

- Желаешь ли святого Причащения, дочь моя? - спросил духовник, наклонившись.

Мария не могла говорить: вся полость рта у нее была изъязвлена... Она попыталась показать рукой, что желает пособороваться, слабо потерев ею по груди и по другой руке и слегка наклонив голову. Оба старца заключили, что она просит совершить над нею Таинство Помазания елеем, и в тот же час была собрана братия для исполнения этого священного обряда.

Около трех недель пролежала страдалица. Всякий день, по литургии, приносил иеромонах к ней св. Дары. В 15-й день она вся изменилась лицом, просиявшим неземным выражением блаженного спокойствия, все черты как бы обновились юностью и благообразием; даже чернота вокруг уст совсем исчезла, уступая прозрачной белизне лица, как бы из воска выточенного. Она тихо проговорила изумившейся старице Акулине, при обеих племянницах своих, Пелагее и Матрене (которых оповестил горемычный Андрей о всем, что случилось с их «святой матушкой» по его невежеству): - «желаю исповедаться; пошлите за батюшкой-духовником». Уста праведной отверзлись для последнего исповедания души, присно пребывавшей в святом покаянии. Изумился и старец непостижимому ее исцелению, пред самым исходом, выслушивая ее словесную, чистую исповедь. По принятии святого Причащения Тела и Крови Христовых и в последующие затем дни, Мария не произносила уже ни слова и не отвечала никому на вопросы. Лежала как живые мощи, сложа на груди свои тонкие, бескровно-белые руки, с закрытыми глазами, иногда источавшими обильные слезы, служившие окружающим единственным свидетельством присутствия души в этом постническом, омертвевшем теле бескровной мученицы! В полдень 9-го февраля 1860 года душа Марии безмятежно отделилась от ее многострадального тела.

Весть о кончине пустынницы разнеслась далеко по окружным селениям. На погребение стеклось такое множество народа, какого не бывало и по большим праздникам в Никифоровской обители.

В трое суток стояния в церкви покойницы не оказывалось никаких признаков тления; - на отпевании явилось необъяснимое чудесное озарение бессмертного света, просиявшего на открытом лице усопшей (одетой в черный бумажный хитон и повязанной по голове черной косынкой), так явственно, что всем казалось, будто от лица ее исходило сияние, подобное падавшему сверху лучу солнечному; но день был пасмурный, и в невысокой, непросторной церкви, при большом стечении народа, вовсе не было светло от тусклых точек огня в горевших тоненьких свечках. Это поразительное явление произвело надолго глубокое впечатление на всех иноков и простых мирян, с ужасом благоговения, так наглядно созерцавших исполняемое пред ними обетование Спасителя в Евангелии - о просиянии праведных «яко солнце» в Царствии Отца Небесного.

Настоящее повествование о подвигах и кончине олонецкой пустынницы Марии составлено по устным рассказам бывшей ее сподвижницы Матрены Михайловой, состоящей ныне в числе сестер Старо-Ладожской Успенской обители. Достоверность их, в свое время, засвидетельствована многими знавшими лично Марию и теми отцами Никифоровской пустыни, которые были ее сподвижниками и отчасти руководителями.